Он оделся, умылся, прошел в салон и в глубоком раздумье заходил по мягкому ковру.
«Да, да! — думал он. — И приснится же подобная мерзость!» Шкуро плюнул с досады и, потрогав на курносом лице проступившую за ночь щетину, только было собрался позвать денщика, как в дверь вежливо постучали и молодой голос, по которому он узнал своего адъютанта, попросил разрешения войти.
Сверкнув припомаженным пробором, в салон вошел адъютант.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — поздоровался он, вытягиваясь и звякая шпорами.
— Здравствуйте, сотник! Что нового?
— Невероятное событие, ваше превосходительство.
— Что такое? — насторожился Шкуро.
— Пакет от красных. Написано — в ваши собственные руки. Я не осмелился распечатать.
— А кто доставил?
— Наши пленные. Говорят, их Буденный послал.
— Гм. Давайте сюда.
Шкуро, недоумевая, взял пакет, надорвал его с края и вынул крупно исписанный лист.
На нем было написано:
«Генералу Шкуро.
24 октября, в 6 часов утра, прибуду в Воронеж.
Приказываю вам, генерал Шкуро, построить все контрреволюционные силы на площади у Круглых рядов, где вы вешали рабочих.
Командовать парадом приказываю вам.
Буденный».
9
На рассвете следующего дня, 19 октября, в степи под Воронежем, сотрясая землю, зашевелились конные массы. Дикая дивизия корпуса генерала Шкуро внезапно атаковала 6-ю дивизию, стоявшую в Хреновом, и стала теснить ее. Третья бригада, на которую обрушился главный удар, начала беспорядочно отходить.
Но уже поднимались по боевой тревоге и летели в бой полки 4-й дивизии. По степи катился конский топот, слышались скрежет клинков, крики и стоны; красноватые отблески выстрелов прорезали туман…
Буденновцы ударили с флангов и погнали Дикую дивизию на Усть-Собакино. Из всей дивизии ушло несколько сотен. Остальные остались на месте.
Так и не удалось Шкуро напасть врасплох на красную конницу. Буденновцы нанесли ему страшный удар и захватили бронепоезд.
Потерпев поражение, Шкуро отошел с наступлением темноты под прикрытие своих батарей. Инициатива действий перешла в руки Буденного.
Ночью разведчики белых, рыская в степи, наткнулись среди убитых на труп командира с разрубленной головой. Нашитая на рукаве серебряная подкова с мечами, потрепанный алый бант на груди — все это указывало на его бесспорную принадлежность к буденновской коннице. Но что самое главное — среди бумаг командира был обнаружен оперативный приказ.
Начальник штаба группы Шкуро, которому был доставлен этот приказ вместе со всеми документами убитого, прочел его и ахнул.
— Это невиданная удача, Андрей Григорьевич! — говорил он вскоре генералу Шкуро. — Теперь мы имеем возможность нанести красным жесточайшее поражение. Вот уж действительно случай!
— Как вы взяли этот приказ? — спросил Шкуро.
— Нашли при убитом командире полка. Вот, кстати, все его документы.
Шкуро прочел приказ, провел рукой по стриженой голове и, поднявшись с кресла, в сильном волнении заходил по салону.
— Да! — сказал он с решительным видом, круто остановившись у карты. — Теперь я покажу им, как шутки шутить… Значит, Буденный решил наступать в направлении станции Лиски. Та-ак-с! Очень даже хорошо. Мы возьмем его в клещи, разобьем в междуречье и сбросим в Дон. Вот! Не будь я Шкуро! — Он сделал движение рукой вниз, словно уже потопил конный корпус, и продолжал, строго глядя на начальника штаба: — Всеволод Николаевич, прикажите командиру второй пехотной дивизии сняться с позиции и занять оборону вдоль юго-восточной окраины Воронежа… Вот… Конному корпусу сосредоточиться там же, за левым флангом… Прикажите передать по частям, что наступление Буденного ожидается с юго-востока.
— Слушаю, ваше превосходительство… Позвольте, а бронепоезда?
Шкуро досадливо поморщился.
— Ах да! Как же я упустил… Три бронепоезда перебросить на юг. Задача: курсировать по линии Отрожка — Лиски. Вот. Все. Действуйте.
Буденный приказал перейти в общее наступление на Воронеж в ночь на 24 октября. Вся артиллерия корпуса, кроме одной батареи, оставленной Городовикову, была передана Тимошенко, который с 6-й дивизией наносил главный удар по северо-восточной окраине города. Одновременно Городовиков должен был штурмовать Воронеж с севера.
Стояла глухая, непроглядная ночь. Тяжелые тучи ползли над самой землей. Во тьме что-то двигалось и шевелилось. Слышались хлюпающие звуки подков, ударяющих по раскисшей грязной дороге, тихие голоса и приглушенный стук колес.
Начдив Тимошенко, спешившись, стоял в стороне от Дороги и говорил Дундичу:
— Видишь, какое дело, дружок. Хотя мост с нашей стороны и разрушен, но на том берегу у них полевой караул. Я еще днем пригляделся.
— Знаю, товарищ начдив. Как раз возле кучэ [19], — сказал Дундич.
— Вот-вот, кучэ, — улыбнулся Тимошенко, уже освоивший в разговорах с Дундичем несколько сербских слов. — Домишко такой беленький. Ну как, сможешь снять?
— Могу.
— Без выстрела?
— Разумеется.
— Ну и ладно, — Тимошенко с одобрением качнул головой. — Так вот имей в виду, дружок, следующее: две бригады у меня будут действовать в пешем строю, а третья идет через брод. Так что хорошенько пошарь по берегу. Может, так у них еще кто-нибудь есть…
Тимошенко постоял, посмотрел вслед Дундичу и, плотнее закутавшись в бурку, слегка прихрамывая (вчера царапнуло пулей), стал спускаться к реке.
В темноте копошились, тащили что-то саперы.
— Ну как, товарищи? Скоро закончите? — тихо спросил Тимошенко.
— Сей минут, товарищ начдив, — так же тихо откликнулся голос, — потерпите чуток. Вот приладим последний пролет — и готово.
Тьма сгущалась. Уж немного времени оставалось до рассвета. Вода тихо бурлила, перекатываясь и разбиваясь. об устои моста.
Лодку с сидевшими в ней бойцами вынесло на середину реки. Дундич уверенно направлял ее к противоположному берегу. Зябко поеживаясь от налетавшего холодного ветра, он с удовольствием думал о том, что ему сегодня удалось раздобыть у снабженцев четверку настоящего чая, до которого он был большой охотник, и о том, как он после боя всласть напьется и угостит Дерпу и товарищей.
Дундич прислушался.
Вокруг все было тихо. Слышались только всплески воды. Прошелестев в камышах, лодка мягко ткнулась в песок.
Дундич подал знак. На берег метнулись неясные тени. Несколько человек, скользя на локтях и коленях, принялись карабкаться на крутой глинистый берег.
Наверху ветер рвал и шумел. Бились и метались ветки кустарника. Сквозь быстро бегущие тучи изредка поблескивал месяц. Небо на востоке начинало светлеть.
Прикрывшись от дождя пустыми мешками, в мокром окопчике сидели солдаты.
— Известное дело, если бы не этот черт в красных штанах, то нипочем бы им не взять бронепоезда, — говорил глухой, простуженный голос. — Я сам видел, как он рельсу рвал.
— А наши чего смотрели? — спросил другой голос.
— Что наши! Кроют по нем почем зря, а ему как с гуся вода. Подложил шашку, поджег папироской — и был таков.
— А верно сказывали — генерал сулил за его голову тысячу рублей?
— Тыщу! Пять тысяч!
— Ого! Вот бы тебе, Ковалев, огрести.
— И огребу, я его вот как приметил. Ночью узнаю. Жизни решусь, а уж с своих рук не выпущу.
— Брось хвастать!
— Чего хвастать! Я не хвастаю. А ты разве забыл, как я прошлый год их ротного приволок?
— Ну то ротного, а то буденновцы. Они в плен не сдаются.
— Давай на что хочешь поспорим, что приведу! — с азартом сказал Ковалев.
— Тише, ребята! — шикнул старший.
Он привстал и прислушался. Солдаты, смолкнув, подняли головы.
В эту минуту из тьмы протянулась рука с гранатой, и молодой голос властно и грозно сказал»!
— Только пикни, такие-сякие! Замри и не двигайся!
Ковалев скользнул взглядом по срезу окопчика. Над ним выставились силуэты людей. В руках у них чернели гранаты. Потом из тьмы надвинулось лицо с большим носом, и высокий человек, шурша осыпавшейся землей, спрыгнул в окопчик. Поведя головой, он молча посмотрел на притихших солдат (Ковалеву показалось, что у него, как у черта, зеленоватым блеском горели глаза) и так же молча, принимая винтовки из податливых рук, стал по-хозяйски передавать их наверх товарищам.
— Разрешите начинать, товарищ комкор? — спросил Тимошенко.
Буденный посмотрел на часы. Было без пяти минут шесть.
— Все готово? — спросил он.
— Все. Ожидаем сигнала.
— Так подождем еще пять минут. Я привык выполнять обещания.
Тимошенко недоуменно взглянул на него.
— А ты разве забыл? — спросил Бахтуров.
— Ах да! — Тимошенко усмехнулся. — А мне и ни к чему, что сегодня двадцать четвертое, — сказал он, улыбаясь.
